Неточные совпадения
— Вот, я приехал к тебе, — сказал Николай глухим голосом, ни на секунду не спуская глаз с лица брата. — Я давно хотел, да всё нездоровилось. Теперь же я
очень поправился, — говорил он, обтирая свою бороду большими
худыми ладонями.
Он знал
очень хорошо манеру дилетантов (чем умнее они были, тем
хуже) осматривать студии современных художников только с той целью, чтоб иметь право сказать, что искусство пало и что чем больше смотришь на новых, тем более видишь, как неподражаемы остались великие древние мастера.
Щеки этого арбуза, то есть дверцы, носившие следы желтой краски, затворялись
очень плохо по причине
плохого состояния ручек и замков, кое-как связанных веревками.
Их дочки Таню обнимают.
Младые грации Москвы
Сначала молча озирают
Татьяну с ног до головы;
Ее находят что-то странной,
Провинциальной и жеманной,
И что-то бледной и
худой,
А впрочем,
очень недурной;
Потом, покорствуя природе,
Дружатся с ней, к себе ведут,
Целуют, нежно руки жмут,
Взбивают кудри ей по моде
И поверяют нараспев
Сердечны тайны, тайны дев.
Вдруг подле него очутилась Соня. Она подошла едва слышно и села с ним рядом. Было еще
очень рано, утренний холодок еще не смягчился. На ней был ее бедный, старый бурнус и зеленый платок. Лицо ее еще носило признаки болезни,
похудело, побледнело, осунулось. Она приветливо и радостно улыбнулась ему, но, по обыкновению, робко протянула ему свою руку.
—
«Ты
очень жалостлив»,
сказала Трость в ответ,
«Однако не крушись: мне столько
худа нет.
Паратов.
Очень просто, потому что если мужчина заплачет, так его бабой назовут, а эта кличка для мужчины
хуже всего, что только может изобресть ум человеческий.
Лариса. Так это еще
хуже. Надо думать, о чем говоришь. Болтайте с другими, если вам нравится, а со мной говорите осторожнее. Разве вы не видите, что положение мое
очень серьезно? Каждое слово, которое я сама говорю и которое я слышу, я чувствую. Я сделалась
очень чутка и впечатлительна.
— Революция неизбежна, — сказал Самгин, думая о Лидии, которая находит время писать этому
плохому актеру, а ему — не пишет. Невнимательно слушая усмешливые и сумбурные речи Лютова, он вспомнил, что раза два пытался сочинить Лидии длинные послания, но, прочитав их, уничтожал, находя в этих хотя и
очень обдуманных письмах нечто, чего Лидия не должна знать и что унижало его в своих глазах. Лютов прихлебывал вино и говорил, как будто обжигаясь...
— Конечно, не плохо, что Плеве ухлопали, — бормотал он. — А все-таки это значит изводить бактерий, как блох, по одной штучке. Говорят — профессура в политику тянется, а? Покойник Сеченов
очень верно сказал о Вирхове: «Хороший ученый —
плохой политик». Вирхов это оправдал: дрянь-политику делал.
«Приятная, — сказал себе Самгин и подумал: — она прячется в широкие платья, вероятно, потому, что у нее
плохая фигура». Он был
очень благодарен ей за то, что она рассказала о Томилине, и смотрел на нее ласково, насколько это было доступно ему.
— Вероятно, то, что думает. — Дронов сунул часы в карман жилета, руки — в карманы брюк. — Тебе хочется знать, как она со мной? С глазу на глаз она не удостоила побеседовать. Рекомендовала меня своим как-то так: человек не совсем
плохой, но совершенно бестолковый. Это
очень понравилось ведьмину сыну, он чуть не задохнулся от хохота.
— Нет, уверяю вас, — это так, честное слово! — несколько более оживленно и все еще виновато улыбаясь, говорил Кумов. — Я
очень много видел таких; один духобор — хороший человек был, но ему сшили тесные сапоги, и, знаете, он так злился на всех, когда надевал сапоги, — вы не смейтесь! Это
очень… даже страшно, что из-за
плохих сапог человеку все делается ненавистно.
Клим
очень хорошо чувствовал, что дед всячески старается унизить его, тогда как все другие взрослые заботливо возвышают. Настоящий Старик утверждал, что Клим просто слабенький, вялый мальчик и что ничего необыкновенного в нем нет. Он играл
плохими игрушками только потому, что хорошие у него отнимали бойкие дети, он дружился с внуком няньки, потому что Иван Дронов глупее детей Варавки, а Клим, избалованный всеми, самолюбив, требует особого внимания к себе и находит его только у Ивана.
«Я — боюсь», — сознался он, хлопнув себя папкой по коленям, и швырнул ее на диван. Было
очень обидно чувствовать себя трусом, и было бы еще
хуже, если б Варвара заметила это.
«Жаловаться — не на что. Он — едва ли хитрит. Как будто даже и не
очень умен. О Любаше он, вероятно, выдумал, это — литература. И —
плохая. В конце концов он все-таки неприятный человек. Изменился? Изменяются люди… без внутреннего стержня. Дешевые люди».
— Да, я не смел вас спросить об этом, — вежливо вмешался Тит Никоныч, — но с некоторых пор (при этом Вера сделала движение плечами) нельзя не заметить, что вы, Вера Васильевна, изменились… как будто
похудели… и бледны немножко… Это к вам
очень,
очень идет, — любезно прибавил он, — но при этом надо обращать внимание на то, не суть ли это признаки болезни?
Росту он, как угадывалось, был большого, широкоплеч,
очень бодрого вида, несмотря на болезнь, хотя несколько бледен и
худ, с продолговатым лицом, с густейшими волосами, но не
очень длинными, лет же ему казалось за семьдесят.
Но зато мелькают между ними —
очень редко, конечно, — и другие — с натяжкой, с насилием языка. Например, моряки пишут: «Такой-то фрегат где-нибудь в бухте стоял «мористо»: это уже не хорошо, но еще
хуже выходит «мористее», в сравнительной степени. Не морскому читателю, конечно, в голову не придет, что «мористо» значит близко, а «мористее» — ближе к открытому морю, нежели к берегу.
Без дела сидели на нарах еще две женщины, одна лет сорока, с бледным
худым лицом, вероятно когда-то
очень красивая, теперь
худая и бледная.
Княгиня Софья Васильевна кончила свой обед,
очень утонченный и
очень питательный, который она съедала всегда одна, чтобы никто не видал ее в этом непоэтическом отправлении. У кушетки ее стоял столик с кофе, и она курила пахитоску. Княгиня Софья Васильевна была
худая, длинная, всё еще молодящаяся брюнетка с длинными зубами и большими черными глазами.
Другой же из вошедших — тоже невысокий, костлявый, с
очень выдающимися маслаками
худых щек серого лица, с прекрасными зеленоватыми широко расставленными глазами и тонкими губами — был человек, напротив, мрачного и унылого вида.
— Устал от всей службы,
очень трудные обязанности. Хочешь облегчить участь, а выходит
хуже; только и думаю, как уйти; тяжелые, тяжелые обязанности.
Позади их стояла в
очень грязной серой рубахе жалкого вида
худая, жилистая и с огромным животом беременная женщина, судившаяся за укрывательство кражи.
— А что будешь делать? Лгать не хочу — сперва
очень томно было; а потом привыкла, обтерпелась — ничего; иным еще
хуже бывает.
Все ее тело было мало и
худо, но
очень стройно и ловко, а красивое личико поразительно сходно с лицом самого Касьяна, хотя Касьян красавцем не был.
— Да почему ж вы так упорствуете? Я
очень верю, что он нехороший человек; но неужели же уж такой дурной, что жизнь с ним
хуже смерти?
Идиллия нынче не в моде, и я сам вовсе не люблю ее, то есть лично я не люблю, как не люблю гуляний, не люблю спаржи, — мало ли, до чего я не охотник? ведь нельзя же одному человеку любить все блюда, все способы развлечений; но я знаю, что эти вещи, которые не по моему личному вкусу,
очень хорошие вещи, что они по вкусу, или были бы по вкусу, гораздо большему числу людей, чем те, которые, подобно мне, предпочитают гулянью — шахматную игру, спарже — кислую капусту с конопляным маслом; я знаю даже, что у большинства, которое не разделяет моего вкуса к шахматной игре, и радо было бы не разделять моего вкуса к кислой капусте с конопляным маслом, что у него вкусы не
хуже моих, и потому я говорю: пусть будет на свете как можно больше гуляний, и пусть почти совершенно исчезнет из света, останется только античною редкостью для немногих, подобных мне чудаков, кислая капуста с конопляным маслом!
— Не исповедуйтесь, Серж, — говорит Алексей Петрович, — мы знаем вашу историю; заботы об излишнем, мысли о ненужном, — вот почва, на которой вы выросли; эта почва фантастическая. Потому, посмотрите вы на себя: вы от природы человек и не глупый, и
очень хороший, быть может, не
хуже и не глупее нас, а к чему же вы пригодны, на что вы полезны?
Когда я говорю, что у меня нет ни тени художественного таланта и что моя повесть
очень слаба по исполнению, ты не вздумай заключить, будто я объясняю тебе, что я
хуже тех твоих повествователей, которых ты считаешь великими, а мой роман
хуже их сочинений.
— Вот видишь, мой милый, я теперь поняла, что именно это возмущает мою гордость. Ведь ты любил же меня
очень сильно. Отчего же борьба не отразилась на тебе такими явными признаками? Ведь никто не видел, чтобы ты бледнел,
худел в те месяцы, когда расходился со мною. Отчего же ты выносил это так легко?
Рукопись не в пример
хуже печатной книги, кое-какой концерт
очень плох перед итальянской оперой, а все-таки хороша, все-таки хорош.
Он, после долгих отнекиваний, начал говорить какой-то нелепый вздор о своих чувствах к Лопухову и к Вере Павловне, что он
очень любит и уважает их; но из всего этого следовало, что они к нему невнимательны, о чем, — что
хуже всего, — не было, впрочем, никакого намека в его высокопарности.
— Вы их еще не знаете, — говаривала она мне, провожая киваньем головы разных толстых и
худых сенаторов и генералов, — а уж я довольно на них насмотрелась, меня не так легко провести, как они думают; мне двадцати лет не было, когда брат был в пущем фавёре, императрица меня
очень ласкала и
очень любила.
Верстах в восьмидесяти от Нижнего взошли мы, то есть я и мой камердинер Матвей, обогреться к станционному смотрителю. На дворе было
очень морозно и к тому же ветрено. Смотритель,
худой, болезненный и жалкой наружности человек, записывал подорожную, сам себе диктуя каждую букву и все-таки ошибаясь. Я снял шубу и ходил по комнате в огромных меховых сапогах, Матвей грелся у каленой печи, смотритель бормотал, деревянные часы постукивали разбитым и слабым звуком…
Он был
очень пожилых лет, болезненный,
худой, с отталкивающей наружностию, с злыми и лукавыми чертами, с несколько клерикальным видом и жесткими седыми волосами на голове. Прежде чем я успел сказать десять слов о причине, почему я просил аудиенции у министра, он перебил меня словами...
Вследствие непосильной работы и
худого питания девушки
очень часто недомогали и все имели уныло-заспанный вид и землистый цвет лица.
Но что всего важнее, при таких ничтожных средствах, этот помещик дал детям воспитание не
хуже других (в доме его всегда была гувернантка) и впоследствии пристроил их всех
очень недурно.
Когда я подъезжал к Вологде, уже после Ярославля, мной овладело
очень меланхолическое настроение, навеянное унылой природой,
плохой погодой, несмотря на начало весны, неизвестностью, как сложится жизнь в ссылке.
Темными осенними вечерами
очень легко было внезапно наткнуться на Дидонуса, а порой, что еще
хуже, — «сам инспектор», заслышав крадущиеся шаги, прижимался спиной к забору и… внезапно наводил на близком расстоянии потайной фонарь…
Другие учителя
очень часто называли нас стадом баранов, а порой и
хуже.
Эта новость была отпразднована у Стабровского на широкую ногу. Галактион еще в первый раз принимал участие в таком пире и мог только удивляться, откуда берутся у Стабровского деньги. Обед стоил на
плохой конец рублей триста, — сумма, по тугой купеческой арифметике,
очень солидная. Ели, пили, говорили речи, поздравляли друг друга и в заключение послали благодарственную телеграмму Ечкину. Галактион, как ни старался не пить, но это было невозможно. Хозяин так умел просить, что приходилось только пить.
Харитине доставляла какое-то жгучее наслаждение именно эта двойственность: она льнула к мужу и среди самых трогательных сцен думала о Галактионе. Она не могла бы сказать, любит его или нет; а ей просто хотелось думать о нем. Если б он пришел к ней, она его приняла бы
очень сухо и ни одним движением не выдала бы своего настроения. О, он никогда не узнает и не должен знать того позора, какой она переживала сейчас! И хорошо и
худо — все ее, и никому до этого дела нет.
Вот еще строки из Полякова: «
Очень нехороша была также и местная солонина; она готовилась из мяса казенных быков, истощенных работой на
плохих и трудных дорогах и убитых нередко накануне погибели, если им не перерезывалось горло полуиздохшим».
Благодаря, главным образом,
плохим картам командиры судов здесь
очень осторожны, мнительны и нервны.
Перепелка не только бегает проворно, но и летает
очень быстро, когда она
худа и легка.
Стрельба выходила славная и добычливая: куропатки вылетали из соломы поодиночке, редко в паре и
очень близко, из-под самых ног: тут надобно было иногда или послать собаку в солому, или взворачивать ее самому ногами. было бить их рябчиковою дробью, даже 7-м и 8-м нумером, чего уже никак нельзя сделать на обыкновенном неблизком расстоянии, ибо куропатки, особенно старые, крепче к ружью многих птиц, превосходящих их своею величиною, и уступают в этом только тетереву; на сорок пять шагов или пятнадцать сажен, если не переломишь крыла, куропатку не добудешь, то есть не убьешь наповал рябчиковой дробью; она будет сильно ранена, но унесет дробь и улетит из виду вон: может быть, она после и умрет, но это будет
хуже промаха — пропадет даром.
Теперь дать пример нового стихосложения
очень трудно, ибо примеры в добром и
худом стихосложении глубокий пустили корень.
И чуть если Платов заметит, что государь чем-нибудь иностранным
очень интересуется, то все провожатые молчат, а Платов сейчас скажет: так и так, и у нас дома свое не
хуже есть, — и чем-нибудь отведет.
Паншин был действительно
очень ловок, — не
хуже отца; но он был также
очень даровит.